– Не за что.

Кузьма повернулся к Илье. Протянул руку.

– Будь здоров, Смоляко. Не поминай лихом. Может, свидимся еще.

– Даст бог. – Илья взглянул в его глаза, и по сердцу полоснуло холодом. С минуту он колебался; затем торопливо заговорил: – Послушай, Кузьма, вот еще что… Я бывал у Данки-то в Крестовоздвиженском. Она мне родня все-таки… Она про тебя все время добром вспоминала. И это она прикидывалась, что тебя на улице не узнает… Вот.

Кузьма усмехнулся. Повторил:

– Будь здоров, Смоляко. – Повернулся и не оглядываясь пошел вниз по Живодерке.

Когда Кузьма скрылся за углом, Митро присел на ступеньки крыльца. Сорвал ветку сирени, протер влажными от ночного дождя листьями лицо. Тихо спросил:

– Зачем ты ему сказал-то это?

– Так… – Илья сел рядом. – Подумал: Данка одна сейчас, ждать ей нечего. Кто знает…

– Может, и так. – Митро посмотрел на пустую улицу. – А она правда его вспоминала?

Илья не ответил. Митро тоже промолчал. А небо все больше светлело, и над розовеющими куполами церкви Великомученика Георгия поднималось солнце.

В середине августа резко похолодало. Над Москвой зависло свинцовое небо, в переулках свистел ветер, то и дело начинал накрапывать мелкий колючий дождик. Купеческие сады в Замоскворечье загорелись шиповником и гроздьями поспевшей калины, клены и липы на Тверской пестрели желтыми листьями, но птицы в их густых кронах уже начинали смолкать. На прохожих появились осенние пальто и теплые салопы. Солнце, холодное и неприветливое, словно нехотя проглядывало временами в разрывах туч, роняло на мокрые мостовые несколько лучей и пряталось вновь.

В день Кирилла и Улиты большой ювелирный магазин на Кузнецком мосту, несмотря на ветреную погоду, был полон. Свет ламп отражался в паркете пола, на котором топтались десятки ног в лаковых ботинках, штиблетах, шевровых сапожках и изящных замшевых туфлях. Бесшумно, как призраки, носились приказчики. Стеклянные витрины, крытые изнутри черным бархатом, являли взглядам покупателей бриллиантовые кольца и колье, запонки на любой вкус, от дешевых сердоликовых и яшмовых до изысканных сапфировых, браслеты и серьги с изумрудами, гранатовые кулоны, малахитовые кубки и прочую роскошь. Пахло паркетной мастикой, тонкими духами. По блестящему полу, путаясь под ногами посетителей, важно расхаживала дымчатая кошка хозяина.

– Пшла вон, нечисть! – шикнул на нее Яшка. Кошка оскорбленно задрала хвост трубой, не спеша отошла. – Развели зверинец, Порфирий, ей-богу, – сурово сказал Яшка сыну хозяина, стоявшему за прилавком. – Ну, что же, Даша? Что выбираешь?

Стоящая рядом Дашка неуверенно пожала плечами. Пальцы ее теребили изящную золотую цепочку с рубиновым сердечком. Рядом, в открытой витрине, лежали длинные серьги с изумрудными подвесками, кольцо с большим бриллиантом. Чуть поодаль стояли Гришка и Маргитка. Последняя завистливо поглядывала на цепочку в Дашкиных пальцах.

– Хочешь, я ее тебе куплю? – наклонившись, тихо спросил Гришка.

– Да пошел ты… – отмахнулась она. – Яшка ей жених, а ты мне кто?

Официальное сватовство Яшки состоялось в минувшее воскресенье. Сему событию предшествовали долгие и упорные бои в семье Дмитриевых. Уверенность Яшки в том, что отец с радостью согласится засватать за него дочь Ильи Смолякова, разбилась при первом же разговоре с родителем. Митро и слышать не хотел о слепой невестке. Яшка огорчился, но не сдался и в течение двух недель методично жужжал в уши отцу о том, что он всем сердцем желает жениться на дочери Смоляко. Митро сначала отмахивался, потом сердился, потом орал открытым звуком:

– Да что ты с ней делать будешь, дурак? Да, Илья нам родня! Да, семья известная! Да, девка хороша, ну и что? Как же ты с ней жить-то будешь, со слепой-то? Цыган смешить? Сговорились вы все, что ли, с ума меня свести?! Не дури, чаворо! Приспичило жениться – я тебе из Рогожской слободы любую сосватаю, хоть завтра в церковь потащишь. А про эту и думать забудь!

– Не забуду. – Яшка, впервые в жизни осмелившийся возразить отцу, стоял с побелевшими скулами, но взгляда не отводил. – Я ей слово дал. Не сосватаете мне ее – убежим.

– Что?! – задохнулся Митро, хватаясь за ремень.

– Я все сказал, – заявил Яшка, резво прыгая на подоконник. – А эти, из Рогожской, дуры все до одной.

Митро замахнулся, но Яшка уже выскочил в палисадник. В тот же день он отыскал Маргитку, рассказал ей о случившемся и попросил совета: «Ты же меня в сто раз хитрее, придумай что-нибудь, я ведь Дашке слово дал!» Маргитка, польщенная тем, что брат, с которым они всю жизнь были на ножах, обратился к ней за помощью, пообещала «раскинуть мозгами». Выслушав ее рекомендации, Яшка круто изменил тактику и вечером того же дня повалился в ноги матери. Маргитка советовала брату еще и пустить слезу, но этого Яшка, хоть и старался изо всех сил, сделать так и не смог. Отчаянно жалея в душе, что не догадался натереть глаза луковицей, он, однако, сумел взвыть замогильным голосом:

– Ж-ж-жизни себя лишу, ей-богу! Я без Дашки не могу! Не согласится отец – в колодце утоплюсь!

Илона, не слыхавшая ничего подобного от сына за все его шестнадцать лет, перепугалась страшно, кинулась отговаривать Яшку от смертного греха, заверила, что ей самой Дашка очень даже нравится, и пообещала поговорить с отцом.

– Господи, ну и позорище! – часом позже жаловался Яшка сестре. – Думал – со стыда сгорю, когда матери все это говорил. Она чуть не заплакала, бедная!

– Ничего, дорогой мой, теперь все получится! – ликовала Маргитка. – Вот душой своей клянусь, через неделю на вашей свадьбе гулять будем! Хоть Дашка и дура, что за тебя соглашается. Я бы под топором не вышла!

– Раз так, чего же помогать взялась? – обозлился Яшка.

– Да я не для тебя стараюсь, – съязвила сестра. – Для нее, для Дашки. Ей хоть какой-то муж нужен, пусть и дурак распоследний безголо…

Но тут Яшка схватил со стола мухобойку, и Маргитке пришлось спасаться бегством.

Илона взялась за дело основательно и шесть дней без устали проедала супругу мозги, упрекая его в бесчувственности, в нелюбви к единственному сыну, в неумении понять всей выгоды этой женитьбы и, наконец, в черной неблагодарности:

– Илья же для тебя, черта, меня из табора украл. Ты до конца дней должен за его здоровье свечи ставить!

– Это за что, за тебя, курицу?! – бушевал Митро. – Да пропадите вы все пропадом, делайте, что хотите! Бери за своего сына хоть девку уличную – ему с ней жить, а не мне. Все!

Дверь за ним с грохотом захлопнулась. Когда спустя полчаса обеспокоенная Илона пошла за мужем, она увидела в кухне замечательную картину: Митро сидел за столом, наливал сам себе водки из графина, откусывал пупырчатый соленый огурец и глубокомысленно бормотал:

– Да и леший с ними, пусть женятся… Девка красавица, певица хорошая… Рожать-то может, чего еще надо? И родня не кровная…